Fader 331 Жалоба Опубликовано: 27 декабря 2018 Точка бифуркации. А.Фадеев Иван Сергеевич Струков очень устал. Жить устал. Соседи его по интернату один за другим потихоньку прибирались, а он всё ещё продолжал отсчитывать унылые дни и бессонные ночи своего тягостного существования. Восемьдесят третий годок ему пошёл. Хватит уж! Пожил! Вот раньше думал он - не дотянет до этого возраста. Однако ж вот дотянул. Можно сказать с превышением плана шёл. Вчера, к примеру, помер всегдашний напарник Струкова по шашкам старик Лопухов. Тихо помер. Как заснул. Ещё днём дочка к нему приходила с внуками, чай пили. Дочка всё сетовала что трудно одной, что зарплаты не хватает, что бывший муж снова запил и к ней всё шатается, денег просит, а у неё нет и он со зла дверь ей поджёг. Дед Лопухов всё прощения у дочки просил за что-то, а она говорила, что простила давно. Дед Лопухов плакал как дочка-то ушла, а потом отдохнуть прилёг, его потом стали на ужин звать, а он холодный уже. Струков даже чуть-чуть позавидовал ему - тихо, мол помер Лопухов. Не мучился как, допустим, старуха Силантьева. Вот та сильно кричала перед смертью. Кричала, что не хочет туда идти, что страшно ей и что жизни толком-то и не видала - то война, то перестройка... А к утру всё равно померла. Не отпевали её. Она так распорядилась на случай кончины. Так и закопали её на сельском кладбище. Просто как ящик с ненужным хламом в землю зарыли. Вот так. А Струкова жизнь почему-то не отпускала. Всё томила его в окончательно одряхлевшем теле, которое с превеликим трудом уже удавалось поднять по утрам с койки. Не помиралось ему. Хотя сам он был уже готов. Ничто его здесь давно уже не держало. Только вот была у деда Струкова мечта одна. Так, не мечта даже, а просто желание. Желал он в место одно попасть. В деревню свою, где детство и юность прошли. Всё вспоминалось ему: вот идёт он - молодой тогда Ванька-тракторист - по деревенской улице, проходит мимо той заветной калиточки, видит свет в окошке, останавливается, тайком, будто вор перемахивает через невысокий забор, подкрадывается к окну, заглядывает, а там - она - Варенька! Дед Струков аж мурашками в этот момент покрывался, как вспоминал её. Чёрные как вороново крыло, волнистые волосы, крепкая, высокая грудь... и глаза! Эти глаза не мог забыть дед Струков всю свою длинную, нескладную жизнь! Ведь вот только одна ночка-то и была у них. Одна-единственная ночь! Почему он ушёл тогда? Почему бросил её! В город уехал? Ну и что? Ведь звал же её с собой! Звал! Предлагал всё бросить и ехать с ним! А она всё с глупостями своими - сначала, дескать, пожениться, да обвенчаться, а потом уже она за ним хоть на край света. Особенно сердило Струкова вот это её "обвенчаться". Родители - вишь - верующие у неё были. А он ведь в комсомоле тогда состоял. В ячейке узнали бы - мигом вытурили, как несознательного элемента, а, может, и ещё что похуже. Так что как не крути, а по тому времени решение он принял верное, хотя и трудное. Собрался одним днём и уехал, хотя и кошки на сердце скребли. В городе у него потом другая появилась, но это уже так - не по любви, а просто - как сказать - нехорошо ему одному было, да и партячейка тогда настояла, дескать, надо тебе, Иван Сергеевич, дальше по партийной линии двигаться, а женатому доверия как ни крути больше. Ну и женился он на Алевтине, ткачихе с их предприятия и прожил с ней аж двадцать пять лет до самой её смерти. А потом уже и не женился больше. Детей у них с Алевтиной не было, так что доживал теперь дед Струков свой одинокий век в доме-интернате для престарелых один как волос на лысине. Никто к нему не приходил, да и не мог прийти. Такие вот дела. И вот однажды, ноябрьским утром, Иван Сергеевич проснулся со странным ощущением в груди. Такого с ним не бывало ещё и он сначала просто полежал, прислушиваясь к этому новому для него чувству. Сердце не болело, нет. Просто как-то маетно томилось и ныло. А в голове почему-то мысль одна - ехать надо! Туда. В деревню свою. Почему ехать, зачем - непонятно, а только надо и всё тут. Дед Струков присел на койке, глянул в окно. Хмурое осеннее небо нависало над облетевшими уже деревьями. Дождя не было. Старик медленно оделся, вышел в коридор, шаркая стоптанными тапками, влился в вереницу ходячих таких же как он стариков и старух, направлявшихся в сторону столовой. Пока монотонно пережёвывал безвкусную овсянку всё думал - может, отпустит? Но не отпускало. К концу завтрака Иван Сергеевич уже твёрдо знал что поедет. Пока остальные обитатели интерната разбредались кто куда - кто к телевизору в холле, кто к столикам с шахматами, дед Струков на секунду зашёл в свою комнату, взял в тумбочке деньги, оттуда прямиком отправился в гардероб, надел куртку, тёплые башмаки и вышел из корпуса - вроде как бы прогуляться. Через полчаса он уже был на железнодорожной станции. Ближайшая электричка должна была вот-вот подойти. Дед Струков купил билет, в газетном киоске взял газетку чтобы почитать в дороге, и вышел на платформу. Тут только он вдруг остановился и задумался - зачем, для чего, и, главное, к кому он собрался ехать?! Сердце вдруг дало сбой и слегка закружилась голова. Это что ещё такое?! Не хватало тут, прямо на платформе, дуба дать! Дед Струков вдруг с томительным ознобом представил, как лежит он на холодном станционном бетоне, а вокруг толпятся чужие, незнакомые люди, говорят что-то, скорую вызывают. Старик оглянулся на здание станции, потом посмотрел в ту сторону где за рощицей находился их интернат, подумал - может, вернуться пока ещё не поздно? Даже сделал два шага к лестнице, ведущей к выходу с платформы, но остановился, посмотрел на билет, потом оглянулся в сторону путей, где вдалеке уже показалась электричка - и остался стоять. Потом, уже сойдя с электрички в Москве и пересев на метро, глядя на лица спешащих по своим неотложным делам людей, дед Струков вспомнил, как сам приехал сюда более полувека назад, как ночевал первую ночь в пригородном стожке сена - на том месте теперь высотки стоят - как ходил потом по городу, читая объявления "требуются". Не сказать, что это было как будто вчера - слишком сильно изменился с тех пор Большой Город - но и пропасти такой минувших лет не ощущал всё же Иван Сергеевич. Потом, когда электричка восточного направления уже несла его к конечной цели путешествия, дед Струков снова задумался. В голове его вдруг всплыло однажды понравившееся ему слово - бифуркация. Слово это с особым вкусом произносил лектор, который приходил периодически в их интернат. Точка бифуркации - это место, где события расходились в разные стороны и шли уже своими какими-то путями - так Иван Сергеевич понял те путаные объяснения заумного лектора. Дед Струков теперь представил себе - вот случилась в его жизни она - эта самая точка. Допустим, не уехал бы он тогда из деревни. Остался. Поженились бы они с Варенькой, детишки у них пошли. Трое. А, может, все пятеро. Теперь вот внуки бы уже были. Проработал бы Иван Сергеевич всю жизнь трактористом, а, может, и в председатели колхоза бы вышел с его-то пробивным характером - чем чёрт не шутит! И сидел бы он сейчас - уважаемый всеми бывший председатель, наверняка герой труда, в своём большом и чисто прибранном доме, в кругу семьи. На полу бы внуки копошились, зятья бы за советами обращались - как им свои хозяйства и дома вести. Потом Варенька бы всех к столу созвала, всю их большую семью. И ели бы они наваристые щи из свинины, выращенной в собственном хозяйстве, и ... ...Электричка вдруг дернулась, начала резко тормозить, противно заскрипела, дед Струков машинально ухватился за сиденье. Мечта его, с реальным почти звоном, раскололась рассыпалась на множество кусочков и потом уже как ни силился Иван Сергеевич так и не смог он больше собрать свои мысли о той, невообразимо прекрасной его жизни, которая так и не случилась. Да-а, такая вот бифуркация, мать её! Дед Струков глянул в окно. Там быстро темнело. Осенний день уже заканчивался. А ведь ещё возвращаться! Иван Сергеевич вдруг рассердился. Он уже начал жалеть, что вообще затеял эту поездку. Ерунда какая-то. Старый дурень! Не к кому там ехать! И незачем уже. Он вдруг поднялся с сиденья и вышел в тамбур - решил - выйду сейчас на ближайшей станции и сяду на обратную в город. Электричка остановилась, двери открылись. Дед Струков так и остался стоять в тамбуре. Наглухо тонированная девятка с выключенными фарами тихонько вкатилась на окраину деревни и замерла. Татарин заглушил мотор. Кабан, сидевший на пассажирском сидении оглянулся назад, стараясь разглядеть дорогу откуда они только что приехали. - Ни хрена не видно! Дорога - говно! Как бы на обратном пути в кювет не слететь. - Не слетим, - Татарин потёр ладонь о ладонь, потом взялся за ручку открывания двери - ну, чё, пошли? Кабан снова огляделся по сторонам, привыкая к темноте. - Кажись тихо. Пошли. Они вышли из машины. Татарин не стал ставить её на сигналку, чтоб лишний раз не шуметь, хотя деревня по осени почти опустела. Дачники разъехались, а местных осталось полторы убогих бабки, доживавших тут свой век. Татарин подошёл к багажнику, открыл его. - Чё делать-то надо? Ты так толком и не объяснил - Кабан зябко поёжился - чё-то холодно после машины. - Сейчас согреешься. Татарин зло хмыкнул - Михей тут кое с кем перетереть велел. Москвич один, корефан его, - домушку себе тут построил, хочет ещё один участок по соседству прикупить, а там бабка ерепенится, не продаёт. - Ну? - Чё - ну, - Татарин зло зыркнул на Кабана. Ты чё - совсем тупой? Михей велел бабку эту уговорить, чтоб корешу его землю продала и свалила отсюда. Ясно? Кабан кивнул. - Ясно. А бабка-то одна там? Деда, детей нет? - Деда нет. Бабка бобылкой весь век прожила. Дочка только у неё там. Инвалидка, без ноги. Внук сейчас в городе. Одни они тут короче. - Ты откуда знаешь? - Знаю. Я местный. На том конце деревни дом наш когда-то стоял. - А если не уговорим бабку? Татарин достал из багажника пластиковую канистру в которой масляно плескалась какая-то жидкость. Кабан по запаху сразу понял, что это бензин. - Уговорим. Татарин тихо защёлкнул багажник и двинулся в темноту. Кабан направился за ним. Эти двое в своей жизни тоже когда-то, вместе с огромной страной прошли свою точку бифуркации. В той другой, параллельной жизни одного из них уважительно звали Рефатом Равильевичем и работал он зоотехником в колхозе-миллионере, летом ездил со своим многочисленным семейством на юг по профсоюзной путёвке и фотография его не сходила с доски почёта. А другой - Алексей Иванович Кабаков служил в армии, в воздушно десантных войсках в звании майора и считался лучшим командиром подразделения в их полку, и недавно у него родился второй ребёнок - девочка. И имя они ей вместе с женой придумали хорошее, звучное - Виктория. Но не случилось. Точка бифуркации была пройдена, рельсы свернули на другой путь и стали эти двое тем, кем стали - шестёрками у местного криминального авторитета Михея. Добираясь до своей деревни дед Струков изрядно промок, а ноги его, с налипшей на башмаки глиной, превратились в пудовые гири, которые он с трудом передвигал по раскисшей дороге. - Ну ничего тут не изменилось за пятьдесят-то лет! - старик прямо удивился. Дорога всё такое же раскисшее месиво. Шёл он сюда уже из чистого упрямства - весь день ведь проехал! И что - развернуться теперь обратно? Нет уж! Дудки! Теперь он уж точно должен посмотреть на тот заветный домик на окраине! А потом - он уже всё рассчитал - успеет вернуться с последней электричкой в город, а там уже переночует где-нибудь. Да! Сердце Ивана Сергеевича учащённо забилось в тот момент, когда он свернул в тот самый проулок, где находился когда-то дом Вареньки. Он даже шаг замедлил. Будто испугался чего-то. А чего - и сам не знал. А, вдруг, - подумалось ему - и дома-то уже этого нет давно. Сгорел, либо снесли. И чего тогда пёрся в такую-то даль! Дед Струков прошёл ещё метров сто и тут сразу его увидел. Стоял дом! Стоял! И даже окошко в нём уютно светилось! Старик снова остановился, пережидая пока чуть успокоится заколотившееся от волнения сердце. Крадучись, будто вор какой, открыл он калитку. Всё ближе, окно в котором горел свет. Варенька! Деда Струкова вдруг обожгла мысль - а вдруг не она! Вдруг дом уже давно продан и живут в нём совершенно чужие люди! Старик заглянул в окно и сразу узнал её. Она это была! Точно она! Его Варя хлопотала у печки, снимая кастрюлю с какой-то снедью и что-то при этом говорила женщине, сидевшей за столом. Рядом с женщиной стояли прислоненные к стене костылики. Губы Вареньки продолжали беззвучно шевелиться, а женщина у стола согласно кивала головой. Дед Струков жадно рассматривал лицо своей Вари. Состарилась, побелела вся, но старику-то виделась она всё той же двадцатилетней Варюхой с которой коротали они летние ночки у реки. Подбородок защекотало, старик провёл в том месте рукой и вдруг понял, что стоит и беззвучно плачет. Потом взгляд его скользнул по стене и он обомлел. Там, в красном углу, возле икон, среди фотографий отца и матери Вари, а также фотографий неизвестных ему младенцев висела его - Ивана Сергеевича Струкова фотокарточка! Та самая фотокарточка Ваньки-тракториста, которую он сделал для доски почёта, да потом передумал отдавать председателю и подарил Варе. Дед Струков отстранился от окна и прислонился спиной к стене избы. - Это что же получается? - Это выходит, Варя помнила и ждала его? Все эти полвека с хвостиком, которые он жил неизвестно где, неизвестно как и, самое главное - неизвестно для чего! - А та женщина за столом! - Ивану Сергеевичу не зря показалось, что лицо её странно знакомо ему. Это же его лицо! Ну, не совсем, конечно, его, но... - Дочь? Выходит, что это его дочь?! Деду Струкову очень хотелось верить в то, что это именно так. - - Тогда что же это получается? - Семья получается есть у него?! Вот тут, в глухой, забытой Богом деревне у него жила все эти годы его настоящая семья?! Старик со всхлипом втянул холодный сырой воздух. Сердце колотилось так, что казалось ещё немного и выскочит оно из груди, проломив рёбра. Войти! Прямо сейчас! Войти и бухнуться ей в ноги! Обнять любимые, родные колени и завыть по-волчьи и просить - просить - просить у них прощения. А она ведь простит, а? Должна же простить!... - Ты чё натворил, козёл! - услышал он вдруг сдавленный, злой шёпот и вздрогнул. - А я почём знал, что ты её уже открыл! Темно тут как у негра в заднице! - таким же злым шёпотом ответил второй голос. Шёпот доносился откуда-то из-за дома. Дед Струков секунду размышлял, потом направился в ту сторону и заглянул за угол. - Ты полканистры разлил, дебил! - Татарин, отряхивая руки от попавшего на них бензина, поправил носком ботинка стоявшую у его ног пластиковую канистру. Рядом на земле виднелась приличная маслянистая лужа разлитого топлива. - Да хрен с ним! И этого хватит, - Кабан достал из кармана зажигалку Зиппо. - Давай, лей на стену. Дверь в избушку я припёр, не выскочат. Кабан резко чиркнул колёсиком зажигалки и в решетчатой её чашечке весело заплясало голубоватое пламя. Старик вывернулся из-за угла избы как-то резко и неожиданно. Так что Татарин даже вздрогнул от испуга. - Эй, хлопцы, а вы чего это тут делаете, а? - голос старика прозвучал как выстрел, хотя говорил он вовсе не громко. Татарин и Кабан ошалело смотрели на деда, а он на них. Тянулись секунды. Само время превратилось в тягучую, почти физически ощутимую субстанцию. Дед Струков, наконец, всё понял. Эти двое пришли за его семьёй. И кто-то здесь и сейчас должен будет умереть. С каким-то горловым, нечеловеческим воем стрик бросился на бандитов. Неожиданно сильным ударом всего своего старого, но ещё довольно тяжёлого тела он сбил с ног первого, который стоял с зажигалкой. Та прочертила огненный круг и упала к ногам раскосого, аккурат рядом с бензиновой лужей. Не давая гадам опомниться, дед Струков подскочил в раскосому, вцепился ему в горло и повалился, увлекая того с собой на землю. Всё произошло в одно мгновение. Бензин из канистры плеснул на зажигалку и разом, с громким хлопком заполыхала на земле лужа, в которой корчились в смертном сплетении Татарин и продолжавший держать его за горло старик. Кабан, сунувшийся было помочь Татарину, отскочил в сторону, опалённый диким пламенем, которое теперь жадно пожирало визжащего от ужаса и предсмертной боли его напарника и вцепившегося в него старика. Крутнувшись на месте, сбивая огонь с ладоней, Кабан вдруг замер на мгновение, потом рванулся в сторону и исчез в ночи - спасать Татарина было уже поздно. В краткий миг перед мысленным взором деда Струкова проскочила вся его бесконечно долгая и такая странно короткая жизнь. - Вот оно как, оказывается, умирают-то! - подивился старик. А ещё он вдруг ясно понял - как будто нарисовал кто перед ним - его это семья была. И дочка и внук - все его. Спас он их. Больше никто и никогда не придёт поджигать их дом. Знал дед Струков, что похоронит его Варюша на здешнем кладбище, рядом со своими родителями и будет ещё долго ходить к нему на могилу и будет с ним разговаривать как с живым, а он будет ей отвечать, хоть и не услышит она. Можно, оказывается, вернуться в эту проклятую точку бифуркации! Вернуться и всё изменить. Можно. И человеку и народу и целой стране. Надо только сильно захотеть. Вот дед Струков и вернулся и всё теперь пойдёт совсем по-другому. Он знал это теперь наверняка. Иван Сергеевич Струков умер совершенно счастливым человеком. Цитата Наверх Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах
Fader 331 Жалоба Опубликовано: 7 января 2019 Банка молока. А.Фадеев Басовито гудя мощным мотором, пробивая капотом заряды летящего навстречу снега, тяжёлый джип нёсся по шоссе. Свинцовые снеговые тучи с самого утра завесили небо и ясно ощущалось, что хмурый январский день закончится так и не начавшись. А в салоне машины было тепло и даже по-своему уютно. Негромко играло радио. Мысли Елены незаметно переключились с домашних и рабочих проблем, оставленных в мегаполисе, на предстоящую встречу со свои духовником отцом Давидом. Поездки эти к нему за советом становились всё реже и реже - с трудом удавалось каждый раз выбирать время в плотном графике. И чего не сиделось-то ему в богатой статусной обители рядом с Москвой?! - с непонятным для неё самой раздражением подумала вдруг Елена. Теперь вот приходится мотыляться почти за две сотни вёрст в глухой, полуразрушенный, и какой-то сиротский монастырь в лесах на краю Владимирской области. За каждым разом в эту тьмутаракань не накатаешься. Да и отец Давид с каждой их встречей выглядел всё слабее и болезненнее - сердце у него явно сдавало вдали от столичной медицины и надлежащего ухода. Елена вздохнула - наверное, скоро придётся искать себе другого духовника. Летела под колёса монотонная лента дороги и бесновались за окнами заряды колючего снега из низких серых туч. По радио бубнил "про экономику" какой-то очередной умник и Лена раздражённо ткнула пальцем в кнопку, оборвав "эксперта" на полуслове. Стало замечательно тихо. Только гул мотора и свист ветра. Да! Так что там насчёт Давида? Почему он вдруг собрался и уехал в эту отдалённую полуразрушенную пустынь? Или не вдруг? И что это? - тяга к перемене мест, или действительно стало совсем невмоготу в монастыре, расположенном слишком близко к суетной Москве? Спасаться поехал? А мы тут как же? Поди - найди ещё правильного батюшку! Чтоб по душе. Вот Давид он какой-то особенный всё таки: глянет и как будто рентгеном тебя просвечивает, сам суровый на вид, а глаза всё равно добрые. Пронзительно затренькал телефон, на дисплее высветилось "Мама". Елена чуть поморщилась. Именно сейчас разговаривать с матерью совсем не хотелось. Тем более, что примерное содержание беседы Лена представляла себе вполне ясно - мама сначала начнёт жаловаться на крепко выпивающего Сашку - младшего брата Лены, потом плавно перейдет к ценам в магазине, а под конец разговора опять будет приглашать заехать в гости с маленькой Симой, прекрасно понимая, что Елена, скорее всего не приедет - времени нет почти совсем. Да и чудить маманя стала в последнее время всё чаще - то гулять уйдёт и не сообщит куда, а телефон свой отключит - ищи её, беспокойся. То советы давать начнёт как лучше жить, как солить огурцы, как воспитывать ребёнка... - а нужны мне её советы?! Телефон продолжал звонить. Ну что там у нас опять приключилось, мама?! - Елена, наконец, протянула руку к аппарату, но в этот момент тот вдруг замолчал. Елена с облегчением выдохнула - ну и хорошо, потом поговорим. Машина съехала на просёлочную дорогу. Впереди на обочине Елена заметила проступившую сквозь снежную круговерть одинокую голосующую фигурку женщины, притормозила, опустила окно - вам куда? Женщина, скорее это была старуха в каком-то сером платке и телогрейке, ответила не сразу, как будто не расслышала вопроса. Снег бил её прямо в лицо, слепил глаза. Наконец, она разжала губы - мне туда - махнула рукой - вперёд. Там деревня. Елена открыла дверцу и кивнула - садитесь. Бабулька с трудом взобралась на переднее сиденье и чуть поёрзала, устраиваясь поудобнее. Елена закрыла окно и нажала на газ. Она частенько вот так подвозила старушек, стоящих на обочинах или на пустынных остановках за городом. Даже получала от этого некоторое моральное удовлетворение - дескать вот и ещё одно доброе дело сделала - ведь, как правильно говорится - вера без дел мертва. Проехали некоторое расстояние и тут - Боже мой! - тут только до Лены донёсся тяжёлый запах, исходивший от попутчицы. Это была едкая смесь давно немытого человеческого тела, старческой мочи и ещё чего-то такого непередаваемого. Сиденье! Я же потом кожу ничем и никогда не отмою! - с нарастающей брезгливостью подумала Елена. Может, попросить её выйти? - она скосила глаза на старуху - та сидела мокрая и жалкая в этой своей засаленной телогрейке и заношенном платке и, казалось, вообще не замечала ничего вокруг. Нет, высадить - совсем некрасиво как-то получится. Не по-православному. Лена вела машину, старуха молчала, уставив неподвижный взгляд на дорогу. И ведь мотается тоже! Зачем, куда? - всё больше раздражалась Елена. Ехала бы, наконец, автобусом! А вдруг у неё ещё и вши - Лену даже передёрнуло от этой мысли и она снова посмотрела на попутчицу. Где же ваша деревня? - с плохо скрываемым раздражением в голосе вновь переспросила она. Старуха опять ответила не сразу. Глядя прямо перед собой она чуть подумала и кивнула головой вперёд - Там. Скоро уже. -Ну почему именно мне встретилась эта бабка?! - терзалась Лена с трудом вдыхая тяжёлый запах попутчицы. Почему я не проехала чуть раньше или чуть позже?! Зачем вообще остановилась?! - она направила себе на лицо воздух из сопла обдува - дышать стало чуть легче. Деревня выплыла из снежной пелены неожиданно. Как призрак, как мираж у дороги. Лена повернула лицо к попутчице - эта деревня? Та как-то неуверенно кивнула - да. -Где остановить - Лена снизила скорость. Можно прямо здесь - тихо проговорила старуха. Лена резко остановила машину и несколько секунд глядела в спину уходящей в снежное месиво женщине - та даже не поблагодарила - вышла и всё. Как будто так и надо! Как будто Лена была обязана её везти! Она резко нажала на газ, на ходу отыскала в бардачке гигиенические салфетки и принялась остервенело тереть кожу сидения. Протёрла руки, скомкала и швырнула салфетку в окно, потянула носом воздух - стало намного лучше, но запах всё равно полностью не исчез. Больше никого не стану подвозить - решила она. Никогда. На улице вдруг резко перестал идти снег, как будто его выключили. Подъезжая к подворью монастыря, где должен был сегодня служить Давид, Лена уже почти успокоилась. Неприятное воспоминание о старухе-попутчице начало стираться, сглаживаться, уходить в прошлое как неприятный момент, о котором можно будет после рассказать подругам даже с некоторым юмором - вот, дескать какие бывают искушения. Она уже ставила машину на сигнализацию, как вдруг увидела какую-то женщину, явно деревенскую, с хозяйственной сумкой в руке. Та спешила прямиком в её сторону. А этой-то что ещё надо?! - снова накатило затихшее было раздражение. Небось, денег сейчас просить станет. Ну, правильно! - видит же, что машина дорогая, номера московские. Эх, как же они все... Простите - произнесла подходя к Елене крестьянка - вы не к отцу Давиду. Да-а - с недоумением протянула Лена. А что? Женщина протянула ей сумку - вот, передайте ему, тут молоко, только что подоила корову свою. Лена нерешительно протянула руку, взяла сумку - а что ему сказать, от кого это? Женщина улыбнулась - ну, скажите - пусть за Валентину помолится. Я передам - кивнула Лена. А чего вы сами-то ему не отдадите? Женщина вновь улыбнулась - да я так... ничего. Пойду я. Так вы передайте. Обязательно! - теперь уже Лена улыбнулась в ответ крестьянке. Та повернулась и пошла прочь по заметённому проулку. Из-за туч неожиданно выглянуло яркое солнце и снег ещё недавно бывший таким злым и колючим засверкал вдруг мириадами блёсток. Крыши деревенских, деревья вокруг - всё стало вдруг каким-то ярким и праздничным. Отец Давид вышел из маленького храма одним из последних. Вид у него после длинной службы был усталым, но умиротворённым. Лена ждала его на улице. Увидел её, широко улыбнулся. Она торопливо подбежала, поставила сумку с банкой на землю, сложила руки лодочкой - благословите! Ну, как добралась - отец Давид пытливо смотрел на своё чадо. Да, слава Богу - ответила Лена. С приключениями правда, но, в общем, всё нормально. Она вдруг вспомнила, подхватила с земли сумку с банкой молока - вам тут молоко передали. Женщина. Валентина. Просила помолиться за неё. Молоко? - отец Давид бросил быстрый взгляд на сумку - вези домой. Как домой?! - Лена удивлённо посмотрела на своего духовника. Так - вези домой. В одно горло я его пить не буду, а для братии монастыря этого всё равно мало - так что вези. Но, батюшка, мне не надо! Давид снова пытливо посмотрел на неё - не надо говоришь? Ну, точно - не надо! - Лена уверенно закивала головой. Или что? - везти? - Лена уже начала жалеть, что вообще взяла банку у этой непонятной Валентины - ну, правда - зачем она ей?! Давид снова улыбнулся - голодная, небось, с дороги? Поехали в монастырь - там сейчас как раз трапеза начинается - и он зашагал к своей старенькой "девятке" притулившейся у забора. На ходу обернулся, ну, чего ты замерла? Поехали! Ехали разбитой лесной дорогой. Лена слышала, как злосчастное молоко отчаянно плещется и булькает в банке, когда джип переползает через колдобины. Только бы не пролилось на коврик - думала она. Запах потом ничем не выведешь. Запах! - снова вспомнилась та старуха. А ведь уже ничем и не пахнет! - подивилась Лена. Зря я беспокоилась, зря на бабку плохо думала. Вот и ещё один грех для исповеди. Надо будет Давиду рассказать эту историю - интересно - что он скажет. В монастыре отец Давид сразу повёл Елену в трапезную. Так у них было заведено - он всегда первым делом кормил её монастырской едой, а уж потом они шли на лавочку перед братским корпусом или в келью и там Лена рассказывала духовнику свои новости, расспрашивала как поступить в той или иной житейской ситуации. Но в этот раз всё было не так. Едва Лена допила монастырский компот, как Давид вдруг спросил её - поисповедаться не желаешь? Лена удивлённо подняла на него глаза, задумалась на секунду, но тут же согласно кивнула - можно. В храме, пока отец Давил надевал облачение и выкладывал на аналой Евангелие и крест, Елена лихорадочно перебирала в памяти все давние и недавние свои грехи, и набиралось их порядочно. Эх! - надо было на бумажечку всё записывать, как Давид учил - с досадой подумала Лена. Теперь вот многое упущу из виду. С чего же начать? - она призадумалась. В это мгновение в её кармане завибрировал телефон. Лена лихорадочно достала трубку, посмотрела на дисплей - опять звонила мама! Лена вслух раздражённо пробормотала - мама, потом. Мне сейчас очень некогда. Очень. Она вырубила телефон насовсем и сунула его в карман. Кто там? - услышала она вдруг голос Давида и подняла на него глаза. Да, мама чего-то всё звонит. И каждый раз не вовремя. Ну, так ответила бы, вдруг что важное? - Давил серьёзно посмотрел ей в глаза - я подожду. Да ничего, батюшка, я потом с ней свяжусь. У неё вечно какие-то дела, которые можно обсудить потом. Ладно - Давид кивнул и указал на аналой - давай. Лена подошла к аналою и попыталась сосредоточиться, вспомнить свои промахи и ошибки, которые по церковному назывались грехами. Мысли разбегались, как тараканы по кухне. Она подняла вдруг глаза на отца Давида, улыбнулась - устали, небось вы, батюшка, про грехи наши всё выслушивать. Давид снова серьёзно посмотрел на неё и вдруг с грустной улыбкой произнёс - Если бы каялись, а то всё оправдаться норовят. Лена опять смутилась - не про неё ли это он сейчас? Нет, наверное, не про неё. Она же кается. Как положено. С самоукорением. Лена вспомнила наставления из книжки "Как подготовиться к исповеди" - и начала: согрешила гордыней, осуждением, нерадением о спасении, души, маловерием. Молюсь мало, помыслы всякие. Лена собиралась рассказать ещё Давиду о случае со старухой на дороге, но не решилась - вдруг подумает, что Лена решила оправдываться за мысли о попутчице. Вот, в общем, и всё - закончила она. Уверена? - Давид пытливо глядел ей в глаза. Лена нерешительно помялась - ну-у, ещё вот скоромное в пост ела - девчонки день рождения сотрудницы отмечали, неудобно было отказываться. А так, вроде, всё. Всё? Уверена? Ладно - о.Давид вздохнул, потом накрыл её голову епитрахилью и прочитал разрешительную молитву. Лена поцеловала крест, Евангелие и подставила руки лодочкой - благословите на добрые дела, батюшка, а у самой на душе почему-то беспокойно было - как-то не так прошла эта её исповедь. Как будто что-то важное не договорила, не вспомнила или упустила, а Давид почему-то не стал расспрашивать. Словом, облегчения на душе Лена не почувствовала и это её тревожило. Ночь Лена провела в старинной монастырской гостинице, которая отапливалась ещё допотопной кирпичной печкой и когда печь остыла, Лена порядком продрогла. Только под утро, кое как свернувшись калачиком под тощим одеялом, она забылась в коротком тяжёлом сне... ...Она шла сквозь метель по бесконечному заснеженному полю и твёрдо знала - Бог оставил её. Жизнь прошла, пронеслась в бессмысленной круговерти каждодневных суетных дел. Муж давно умер, а дети и знакомые забыли о ней. Все дела и заботы, которые когда-то представлялись ей чрезвычайно важными и наполненными глубинного, даже сокровенного смысла оказались теперь пустыми миражами. Она знала, что не дойдёт сегодня до дома - она совсем ослабела, ей было холодно и невыносимо одиноко. Но смерть не страшила её. Она даже ждала, что вот-вот упадёт, наконец, обессиленная и холод принесёт ей желанный покой. Покой! Больше всего она желала покоя, но почему-то знала, что даже "там" его не будет. Она хотела заплакать, но слёз не было. Позвать на помощь? Никто не придёт. Никто. Даже Он. Она давно уже перестала молиться Ему и просить Его о милости. Почему? Даже себе она не смогла бы этого объяснить. Ноги уже не слушались и не было сил, да и желания идти туда, где никто не ждёт. Совсем никто. И тут ей вдруг стало страшно. Не может такого быть! Нет, я так не хочу! Я хочу чтобы всегда была молодость и здоровье! Сила и радость! Счастье от того, что ты кому-то нужен, кто-то ждёт тебя и верит, что однажды ты придёшь и припадёшь к нему всем телом, всей душой! Без остатка! Господи! Я так этого хочу! Она закричала и даже во сне почувствовала, что этот крик вдруг вырвался из её груди и понёсся куда-то вверх - в круговерть снежного месива над головой... В следующую секунду она увидела, как из снежной пелены показались фары какой-то машины. Она подняла руку и та остановилась. В машине было тепло, а за рулём сидела симпатичная молодая женщина. Садитесь, - услышала она мелодичный нежный голос, забралась в салон, поёрзала, устраиваясь поудобнее, ощущая неловкость от своего нелепого и жалкого вида и... проснулась. Лена быстро умылась ледяной водой из алюминиевого рукомойника и растерла лицо жёстким вафельным полотенцем. Стало чуть теплее. Дурацкий сон не шёл из головы. Лена раздражённо мотнула головой - забыть! Выглянула в маленькое заиндевелое оконце - морозно на улице. Лена поёжилась - бр-р! Лучше всего было молоку, которое стояло тут же на окне в комнатушке. Она с раздражением посмотрела на банку - и не выльешь ведь, а ехать ещё почти двести километров! А, может, оно уже скисло? - с надеждой подумала Лена, открыла крышку и сделала маленький глоток. Молоко было наисвежайшим и замечательно вкусным. Именно таким, каким и должно было быть настоящее деревенское молоко. После утренней службы Лена ещё немного пообщалась с отцом Давидом, который грел машину, чтобы ехать в отдалённый скит по делам, напоследок ещё раз спросила его - батюшка, там молоко у меня, ну, это вчерашнее. Может, оставить его здесь в монастыре на кухне? Давид вдруг снова как-то серьёзно посмотрел на неё, как будто она задала ему глупый или неуместный сейчас вопрос и тихо произнёс - как хочешь. Потом они попрощались и глядя вслед потрёпанной "девятке" своего духовника, скакавшей по ухабам лесной дороги, Лена вдруг отчётливо поняла, что эта встреча с ним была последней... Тяжёлый джип нёсся по шоссе в Москву расталкивая тупой мордой заряды колючего снега. Погода испортилась как всегда неожиданно. Когда Лена выезжала из монастыря светило яркое зимнее солнышко, но скоро небо вдруг затянули серые низкие тучи и пошёл снег. Яростные порывы ветра силились сбросить двухтонную машину с дороги и Лена, вцепившись в руль обеими руками, парировала удары стихии, чтобы не угодить в кювет или не выскочить, не дай Бог, на встречку. Неожиданно зазвонил телефон. Лена бросила взгляд на дисплей - опять мама! Ну, неужели нельзя потерпеть до Москвы, чтобы поговорить в спокойной обстановке, мама?! - Лена, наконец, решительно протянула руку, нажала на клавишу и чуть резче, чем следовало, начала - да, мама, ну, что там у тебя случилось?! Тихий голос матери почему-то был отчётливо слышен, несмотря на завывания ветра за окном и гул мотора - здравствуй, дочка. У тебя всё в порядке? Ничего не случилось? Я два дня подряд звонила тебе. У меня всё хорошо мама! Я не могла говорить - прости! Я сейчас еду в Москву - у тебя что-то срочное? Не знаю - мать на несколько секунд замолчала, а потом вдруг таким же ровным и спокойным голосом произнесла - помнишь, я была в нашей поликлинике на той неделе? Сегодня пришли анализы, У меня - рак. Четвёртая стадия. Оперировать уже поздно. Сердце Лены вдруг тяжко бухнуло и упало на секундочку куда-то в живот. Потом снова забилось - резко и тревожно. Лена на время выпала из привычной реальности. Только мамин голос и ощущение страшной, непоправимой беды. Как, мама?! - этого не может быть! Мы же ездили к Игорю Евгеньевичу в его медцентр, консультировались! Всё было в полном порядке. Он же сказал, что тебе просто надо слегка отдохнуть, попить витаминчиков! Голос Лены осёкся - она не знала, что ещё сказать. Мама таким же ровным голосом продолжала говорить - я о многом передумала за эти два дня. У меня есть только вы с Симкой, и Сашка ещё... Он, кстати уже второй день не пьёт...как только узнал - мама вдруг замолчала. Мама! Мамочка, я заеду к тебе, слышишь? Я примерно через два часа буду в городе и заеду к тебе. Ты дома? Никуда не уходи, слышишь?! Дождись меня. Мы ещё раз всё перепроверим. В этой дурацкой районной поликлинике могли сто раз ошибиться. Да и наверняка ошиблись! Ну, я им! Я их тогда по судам затаскаю! - Лена сердито стукнула кулачком по рулю. Тихий голос мамы снова зазвучал в трубке телефона: они не ошиблись, дочка. Я уже была у твоего Игоря Евгеньевича. Он подтвердил диагноз. Но, мама!... - Лена не знала, что ещё можно сказать. Мать прервала её. У меня к тебе просьба, Ленуська - врачи сказали, что мне нельзя, но... теперь уже всё равно. Ты же сейчас где-то там за городом? Я очень прошу тебя, если у тебя будет такая возможность - ну вдруг? Привези мне, пожалуйста, немножко деревенского молока... Да, мамочка, хорошо - вмиг одеревеневшими губами прошептала Лена. Она вдруг поняла о чём самом главном не сказала отцу Давиду на исповеди - из её сердца ушла любовь. Давно. Лена остановила машину на обочине, невидящими, заплывающими от слёз глазами отыскала банку с молоком, мирно стоявшую за сиденьем, ткнулась лбом в тёплый руль и горько-горько, как в детстве, заплакала. 3 Цитата Наверх Поделиться сообщением Ссылка на сообщение Поделиться на других сайтах